Читаем без скачивания Журнал `Юность`, 1973-3 - журнал Юность

— Как курить, так нету, а лошадь ему подавай, — важно произнёс второй.

— Могёшь? — спросил первый.

— Умел когда-то.

— Попробуй…

— Как зовут кобылу-то?

— Майка…

— Особо не гони, — солидно сказал второй.

Сметанин встал и подошел к лошади.

— Майка. — Он похлопал её по влажному теплому крупу.

Лошадь покосилась на него угольным глазом.

Сметанин подтянул подпругу, вдел железо между лошадиных зубов, зашёл с левой стороны и, подставив левую ногу в зазубренное стремя, ловко зскочил в седло. Разбирая поводья, он вспомнил манеж московского ипподрома, где учился верховой езде, похожий на осиное гнездо купол над манежем, сырые опилки на арене, звонкие хлопки хлыста тренера. И ещё он вспомнил, что, когда лошади шли по кругу, он успевал перекинуться словом с Леной Чернышёвой, которая среди других, незнакомых ему людей стояла за барьером у входа.

Но, представив себе Лену, он не испытал обычной, сладко щемящей грусти; просто он вспомнил её, как вспоминают давнего знакомого. Не задумываясь о том, почему так изменилось его привычное чувство, он привстал на стременах, одновременно каблуками пришпорил лошадь, подхлестнул её концом повода.

С холма за поворотом дороги в стороне Елохова над лесом увиделся тёмный дым.

«Пожар!» — Сметанин внезапно ощутил прилив сил.

— Давай, Майка! — крикнул он.

Раздался чёткий, глухой на хорошо утрамбованной дороге, дробный топот копыт; пахнувший запахом гари ветер охладил разгорячённое лицо Сметанина.

Живые синие язычки пламени бегали по чёрной чешуе растасканных по двору бревен.

Плетень перед домом был повален. Несколько яблонь и береза свернули опалённые, пожухлые листья. Воздух прогорк дымом затушенного пожарища.

— Господи, что же это? — повторяла простоволосая женщина в надетой на длинную ночную сорочку шубе с коричневым цигейковым воротником.

Она стояла возле узлов, держа на руках притихшую девочку. Верно, уже в который раз не окружающим— словно сама себе — она рассказывала:

— Проснулась, а уже занялось… я Дашку схватила, она со мной спала, Катюшка-то там… а я забыла… ой, кровиночка моя, да как же забыть-то я тебя могла… назад… а огонь… и тут солдат этот, торкнулся туда… вынес её… ой, золотце ты моё… вынес, а я все кричу «Деньги, деньги в комоде», он в избу… тут и рухнуло…

— А солдат? — спросил Сметанин, он стоял рядом, держа лошадь в поводу.

— В район увезли…

«Это Золотов», — подумал Сметанин. И всё дрогнуло в нем.

Пламя ещё билось на крыше сарая. Гнедые языки плясали, то взметывая искру в высоту, то корчась от воды и вновь с гулом и треском вырываясь на волю. Сергей, стоя на лестнице, машинально выплескивал подаваемые снизу неполные ведра…

— Солдат! Где лошадь? — крикнул с седла мальчишка.

— Вон привязана… Ослеп?!

Лошадь под мальчишкой встала на дыбы, он выругался и подобрал повод.

Сарай отстояли. Сергей сидел на обочине, жадно, обливаясь, пил воду.

«Золотов был тут, а я…»

Мимо проехала полуторка.

— Стой! — закричал Сметанин, вскакивая и размахивая руками.

Машина остановилась.

— Куда? — спросил Сметанин у шофёра, подбегая и вскакивая на подножку.

— В район…

— Подбрось…

— Давай…

Двухэтажная больница — серый, в деревянных кружевах старый дом — стояла в палисаднике. Сметанин ходил возле крыльца перед закрытой дверью, не зная, у кого ему спросить о Золотове. Неожиданно дверь открылась, и вышли двое: молодой мужчина с черным портфелем и девушка в белом халате и в белой марлевой косынке.

— Военные врачи должны подъехать, вы уж потрудитесь за мной забежать, Раечка…

— Хорошо… У него часы были…

— Это потом…

«Он умер… — подумал Сметанин. — Он умер… Она сказала: «Часы были…»

Сергей вспомнил Золотова таким, каким увидел его в клубе, когда, выходя вслед за девушкой, вырвал у него руку…

«Если бы я не пошёл с ней… Мы были бы вдвоем… И ничего бы не случилось… Это из-за меня…»

Сметанин шагнул к врачу.

— Он умер?

— Кто? — не понял врач.

— Золотов…

— Это солдат, которого с пожара привезли?..

— Да! Да!

— Состояние тяжёлое… Вот военные врачи приедут, решим, можно ли его транспортировать…

— Может быть, кровь нужна? — с надеждой спросил Сметанин.

— А у вас какая группа?

— Четвёртая…

— Не годится… Да вы бы пошли умылись, что ли, как из преисподней… тоже с пожара?..

— Почти, — сказал Сергей.

Он зашел на задний двор, плотно поросший пахучей ромашкой, и лёг на влажную землю.

«Зачем люди умирают насовсем… Почему не остается малая частица их, которая могла хотя бы прощать… Нет, нет! Ничего мне не надо: ни прощения его… ничего… Только бы он был жив… только бы жил!..»

XVI

Полковой оркестр разучивал польку на о открытой эстраде. Между рядами длинных скамеек расхаживал, заложив руки за спину, нагнув голову к земле, молоденький лейтенант — дирижер. Время от времени он останавливался, поднимал взгляд и кричал:

— Миленький! Миленький! Заврался!

Оркестр прекращал играть. Становился слышен шум сосняка, качаемого ветром.

Сергею Сметанину уже давно было пора идти на чистку оружия, но он сидел все на задней скамье и смотрел на дирижера.

— Здравствуйте, Сметанин, — услышал он и обернулся.

— Здравствуйте, Нина Васильевна.

— Я смотрю, вы сидите…

— Слушаю вот…

— День сегодня жаркий… Я к соседке зашла, у нее мальчику два года… Она его спрашивает: «Ты мне кто?» «Сынок», — отвечает он. «А ещё кто?» «Солнышко», — говорит он важно. «Ну, а ещё кто?»

«Счастье», — и губы дует… Не понимает, что и впразду — счастье…

— Вы не знаете, как там Золотов? — спросил Сергей.

— Он в окружном госпитале…

— Я знаю… Но как он?

— Пока неизвестно… Марат вчера уехал туда…

— Да…

Сергей не мог думать каждую минуту дня о Золотове — этого не позволяла размеренная солдатская жизнь, но чувство тяжести он ощущал постоянно. Словно мгновение, отделившее легкость, с которой он возвращался на рассвете в Елохово, от той минуты, когда он подумал, что Андрей может умереть, стало границей между тем, кто он был, и тем, кто он есть. Ему уже казалось, что это был не случай, слепой и бессмысленный, а какой-то проступок, совершенный им в тот момент, когда он вырвал свою руку из руки Золотова и пошёл следом за Наташей. Сергею было даже странно, что никто ничего не подозревал. Когда его начинали расспрашивать о пожаре, он молчал.

Ощущение незримой связи между людьми поражало его. Это была не словесная, не письменная связь; её нельзя было выразить. Но мир оказывался так тесен, что люди в нем были словно сиамские близнецы, — поступок одного становился жизнью для другого, слабеющими кругами расходился по сердцам многих людей.

— Мне пора идти… У нас чистка оружия.

— До свидания, — сказала Ни. на Васильевна. — Мы, наверное, скоро уедем… Марат подал рапорт…

— До свидания. — Сметанин повернулся и под польку полкового оркестра пошёл к расположению.

«Пусть все уезжают… Пусть я буду служить ещё пять лет… только бы он был жив…»

Полк ещё не строился на вечернюю поверку; ещё смотрели в ротах телепередачу; ещё подшивали воротнички; ещё писали письма…

Позади белой мазанки штаба батальона горел костер. Ближе всех к огню полулежал Градов с гитарой, он пытался подобрать какой-то мотив.

— Расул, пойди ты теперь, попробуй вытащить Сергея из палатки, — сказал Ярцев.

— Да отстаньте вы от него! — Градов ласково положил ладонь на струны. — Сметанин, Сметанин, а он, может, переживает…

— Чего переживать, — сказал Андреев. — Ну, случилось… Дома он не поджигал; в огонь Золотов сам полез…

— Золотов не «полез», он ребенка спасал. — Расул веткой поворошил костер, полетели искры. — Разница…

— Важен результат; если бы я…

— Тебя на пожаре представить трудно, — перебил Андреева Ярцев.

— Я и сам себя на пожаре видеть не хочу… — Андреев зевнул. — Хорошо, что Золотову лицо не сильно опалило…

— Дурак, здесь о жизни речь…

— Да какая же это жизнь с обожжённым лицом… Настоящая жизнь — когда ты молодой, здоровый. Понял?..

— Понял. — Ярцев встал и пошёл от костра к палаткам.

По восьмигранникам серых бетонных плит о аэродрома, мокрых от росы, шли длинными цепочками к самолётам роты третьего батальона. Мерно позвякивали пряжки и карабины ещё расстегнутых ножных обхватов.

Поднимались в самолёты по приставным лестницам с гофрированной резиной на ступеньках.